Она рассмеялась, громко и весело, но при этом как-то нервно, даже зло – никто и никогда не смел оспаривать ее мечты! Никто! Ни у кого просто не было права поступать так, только у нее:
-Ну и пусть. Ты имеешь ввиду, что лучше работать шлюхой в дешевом борделе куда лучше, чем жить в своем доме? К тому же, у меня все будет гораздо лучше! У меня будет великая жизнь. И мой муж, он будет очень меня любить, и ему не нужна будет никакая другая девушка. Только я. И на работе он будет грезить о сексе со мной. И мои дети – они будут самыми лучшими. Я буду им хорошей матерью, самой лучшей, а не такой, какой была моя мамаша. У меня будет великолепная жизнь.
Она вышла из ванной – и оказалась почти вплотную к мужчине, пусть и не выше, зато едва задевая грудью и ладонью его торс – она стояла слишком, слишком близко к мужчине.
-Ребенок? Уверенна, сейчас ты считаешь меня совсем не ребенком… а хочешь меня. Так давай… - она приподнялась на цыпочках, что бы поцеловать его. И все равно, что на губах кровь.

-Удовлетворить свою злость? Через секс со своим мастером, параллельно удовлетворив сексуальное желание моего начальника? Ты как себе это представляешь? Даже с моей логикой, это было бы слишком странно.
А поцелуи у него были странные. Горячие, нежные, сносящие голову… она никак не могла взять себя в руки, во время таких поцелуев. Хотелось продолжение – и забывалось, что мужчина много ее старше, что он сводит ее в бездну отчаяния каждым своим словом и жестом, что она его ненавидит…
Во всем теле пробежала легкая дрожь, и она прижалась к нему всем тело, опять, уже куда более нервная, облизала свои губы:
-Что я чувствую? Какая к черту разница, Максим… какая разница? Я всего лишь бабочка… моя свобода – обслуживать мужчин – она помнила, что он сказал ей, помнила, это жгло ей нервы: - здесь, в этом Доме… у меня нет другой свободы… другой жизни… другой правды…
Она опять его поцеловала, осторожно расстегивая верхнюю пуговицу на рубашке:
-Так что – какая разница?

Она рассмеялась, хрипло и сбито – только в этом смехе, как и обычно, было все, что угодно, кроме хорошего, ясного, светлого, чистого девичьего смеха, смеха счастливой девушки, которая сейчас займется любовью с нежным и добрым к ней человеком, человеком, явно испытывающим самые лучшие чувства к ней.
-Нет, не понимаю. Этой разницы нет. Ее не существует, потому что не существует и любви. Это так, сказки. Глупости. Меня никто не любил и не любит – она сказала это резко, с каким-то ожесточением, явно где-то внутри чувствуя себя отвратительной из-за того, что никогда в жизни не заслужила к себе нежности и любви: - не потому, что я плохая, не потому, что я не заслужила, а потому, что ее просто нет… а ты… черт знаешь. Есть много других эмоций.
Антония почувствовала, как он поднимает ее на руки и несет на диван – а затем почувствовала его губы, такие горячие, нежные, мягкие на своем теле. Это сводило с ума куда больше, чем просто поцелуи. Но в то же время, она из чистой вредности не хотела соглашаться с ним. Поэтому, ответ раздался не очень уверенный и нервный, даже грубоватый в чем-то:
-Нет никакой разницы – голос был хриплым от возбуждения – просто есть возбуждение. Желание. Ты нежен, в отличии от большинства.

Она почти обо всем забывала, когда ощущала его губы на теле: на плечах, шее, ключицах, грудях, животе… это было невероятно, это доводило до слез, сводило с ума. Во всем теле горел жар, все заставляло ее взрываться и ощущать, как воздух вокруг колеблется от стонов, тихих, но таких ясных в тишине, нарушаемой лишь его движениями, его дыханием….
Именно поэтому, когда мужчина оторвался и приподнялся, что бы спросить у нее про то, о чем она ну совсем не думала (а какая разница, что иногда в животе вертится тупой нож, вырезая вне внутренности раз за разом?), она посмотрела на него удивленно и потерянно. Меньше всего она думала о таком…
-Неважно. Забудь.
Она приподнялась на локтях, внимательно наблюдая за всеми движениями с Максима. То, что он «брюзгливый», девушку очень мало интересовало. Она хотело быть его, быть с ним…
Дура, он тебя шлюхой делает, а ты…
Она выгнулась, громко застонав.

Антония и в самом деле хотела почувствовать в себе мужчину, хотела быть его, принадлежать только ему… в последнее время ее телом пользовались все, кому не лень, и делали это, как правило, очень и очень грубо, а Максим, он поступал совсем иначе – мягко, нежно, почти любовно…. Занятие именно любовью, а не сексом, должно было помочь ей восстановиться – не столько физически, а именно морально. Но даже он, человек, говоривший, что  любит ее, побрезговал прикоснуться к шлюхе. Она, невольно ощущая себя униженной, почувствовала, как слезы набегают на глаза и, оставшись без столь долгожданного удовольствия, свернулась клубком. Голос кудряшки звенел от злости и боли:
-Противно прикоснуться, да? Как же… к шлюхе…
Она с трудом – только-только появившиеся росточки чувств к Максу тут же увяли, словно их и не было – села на диван и прошла в ванную за своими вещами. Она давала ему шанс доказать, он этот шанс не принял. Предатель.

Она лишь хрипло рассмеялась – ее знания французского вполне хватило на то, что бы понять смысл его фразы. Девушка уже сама не знала, во что может верить, а во что – нет. Все смешалось, как внутри нее, так и снаружи.
-Ни черта. Я занимаюсь сексом за деньги со всеми, кто меня захочет. Кто я еще такая, кроме как не шлюха? Для такого нет другого слова, нет и не будет. Я просто пока еще не привыкла. Но через пару недель или месяцев я перебешусь окончательно и привыкну. Обещаю.
Улыбка вышла совсем невеселой. Она уже собиралась наклониться, что бы собрать свою одежду, но на талии оказались руки мужчины. Ощущать немного грубую ткань его одежды было немного странно, но она никак не показала своего неудовольствия, хотя такое не могло не присутствовать.
-Это всего лишь временно. Еще немного – и я прекращу чувствовать. И, чем быстрее, тем лучше. Тебе надо просто подождать.
Тем не менее, ее руки оказались поверх его ладоней.

Она все еще злилась – да что уж там, ее было сложно винить в том, что она чувствует себя полностью униженной и растоптанной, это нормальное состояние девушки в подобной ситуации. Но пока Тони этого не показывала, позволяя Максиму обнимать обнаженную себя.
Он же держит тебя как птичку в клетке! Дура!
-Мне надо привыкать к тому, что я шлюха, да. Пока я к этому не привыкну, я так и буду стремиться сбежать. Сбежать невозможно – это прозвучало равнодушно, и от этого еще более страшно.
-А пока я буду стремиться сбежать, ничего хорошего меня не ждут. Мне надо найти новые мечты. Не залететь. Не подхватить сифилис. Не умереть. Хорошая альтернатива, не находишь?

Он тебя ненавидит, малышка, он тебя просто ненавидит, честное слово; ты ему нужна просто для того, что бы у него была хорошенькая девочка, что бы он тебя мог потрахать в любое время. Просто он еще хочет, что бы ты не сдохла очень быстро, честное слово. Успокойся, девочка, успокойся. Позволь ему поиграть с собой. Это ведь ерунда.
-Что здесь может быть счастливее, Максим? Ты сам говоришь, что здесь нельзя, что здесь невозможно, что я навсегда здесь останусь.
Девушка наклонила голову, свела брови:
-У тюрьмы есть срок. Нет срока у жизни здесь. И если ты был в тюрьме, ты ведь что-то там сделал, сто бы тебя посадили. А я ничего не делала. Я случайно. Я ничего не делала. Не делала ничего плохого, я наоборот - хотела добиться только счастья, для себя.
Она легла к нему, все еще голая - только воспользовавшись пальто как одеялом:
-Не продал бы, мерла. Мне все равно не жить. Умру и умру.

Она легко повела плечами – девушка не относилась к разряду легковерных особ, готовых прыгать под любое слово мужчины, и относилась к нему изначально настороженно ко всему, что ей попытаются скормить кто бы там ни был.
-Все уголовники ни в чем невиновны, уж прости мне мое недоверие. Если люди, с которыми ты работал, могли сделать такое – так не возмездие ли это за те грехи, что совершил, уже связавшись с ними?
Она не слишком задумывалась, с кем он так работал. Курды, наверное, кому еще там бузить, так, что бы особо сильно. Она вообще не понимала все эти межнациональные распри, да и не жаждала.
-Ты в чем-то прав. Но не мастера – а мужчины. Все мужчины одинаковы. Меня даже папаша лапал. Родной отец. Пока мои друзья ему по голове не настучали, он думал, что может затащить меня в постель. Так что, все мужчины одинаковые – она уткнулась головой ему в плечо.